Becoming. Моя история  - Мишель Обама

Однажды вечером мы с Сэмом провели пару часов на кухне, обсуждая, как я могла бы использовать свою роль первой леди для решения некоторых из этих вопросов, если Бараку когда-нибудь удастся выиграть на выборах. Одна идея переросла в другую. Что, если бы мы выращивали овощи в Белом доме и говорили о пользе свежих продуктов? Что, если мы затем используем это как краеугольный камень для чего-то большего, целой инициативы по поддержанию здоровья детей, которая могла бы помочь родителям избежать некоторых ловушек?

Мы проговорили до позднего вечера. Я посмотрела на Сэма и вздохнула.

– Единственная проблема в том, что наш парень опустился на тридцать пунктов в опросах, – сказала я, и мы оба засмеялись. – Он никогда не победит.

Это были мечты, но мне они нравились.

Начало каждого дня предвыборной кампании давало старт новому забегу. Я все еще пыталась держаться за какую-то нормальность и стабильность, не только для девочек, но и для себя. Я брала с собой два «Блэкберри»[124] – один для работы, другой для личной жизни и политических обязательств, которые теперь, к лучшему или худшему, тесно переплелись. Мои ежедневные телефонные разговоры с Бараком, как правило, были короткими и по фактам: Где ты? Как дела? Как дети? Мы оба уже отвыкли говорить об усталости или личных нуждах. В этом не было смысла, потому что мы все равно не могли о них позаботиться. Наша жизнь теперь напоминала тикающие часы.

На работе я делала все, что могла, чтобы не отставать. Иногда мне приходилось общаться с моими сотрудниками из госпиталя, сидя на захламленном заднем сиденье «Тойоты Короллы», принадлежавшей студенту-антропологу, который добровольно участвовал в предвыборной кампании в Айове, или из тихого уголка «Бургер Кинга» в Плимуте, штат Нью-Гемпшир. Через несколько месяцев после объявления в Спрингфилде при поддержке моих коллег я решила вернуться на неполный рабочий день, зная, что это мой единственный способ сохранить работу. Проводя вместе два или три дня в неделю, мы с Мелиссой и Кэти становились практически семьей, встречаясь в аэропорту по утрам и пробираясь через службу охраны, где каждый охранник знал мое имя. Меня стали чаще узнавать. В основном афроамериканки, кричащие «Мишель! Мишель!», когда я пробегала мимо них к воротам.

Вокруг что-то менялось, так постепенно, что поначалу это было трудно заметить. Иногда мне казалось, будто я плыву по неизведанной Вселенной, машу незнакомцам, которые ведут себя так, будто знают меня, и сажусь в самолеты, уносящие меня из моего обычного мира. Я становилась знаменитостью. Знаменитой женой политика, если быть точной, что делало положение вдвойне и втройне странным.

Работа на предвыборных мероприятиях стала похожа на попытку удержаться на ногах во время урагана. Я обнаружила, что благонамеренные, полные энтузиазма незнакомцы тянулись к моим рукам и касались волос, пытались всунуть мне ручки, камеры и младенцев без предупреждения. Я улыбалась, пожимала руки и слушала истории, все время пытаясь продвинуться вперед. В конце концов я выныривала с чужой помадой на щеках и отпечатками ладоней на блузке и выглядела так, словно только вышла из аэродинамической трубы.

У меня оставалось мало времени на рефлексию, но я тихо беспокоилась, что с ростом моей известности как жены Барака Обамы другие стороны жизни Мишель Обамы словно растворились. Журналисты редко спрашивали о моей работе. Конечно, они вставили «гарвардское образование» в мой профиль, но на этом все и заканчивалось. В нескольких новостных изданиях появились предположения о том, что свое повышение в больнице я не сама заработала, а получила благодаря политическому статусу моего мужа. Это было больно читать. В апреле Мелисса позвонила мне домой, чтобы сообщить о язвительной колонке, написанной Морин Дауд из New York Times. В ней она назвала меня «принцессой из Южного Чикаго», предположив, что я создаю образ избалованного Барака, когда публично рассказываю о том, как он не собрал свои носки или не положил масло обратно в холодильник. Для меня всегда было важно, чтобы люди видели в Бараке человека, а не какого-то таинственного спасителя. Морин Дауд, по-видимому, предпочла бы, чтобы я демонстрировала нарисованную улыбку и обожающий взгляд. Мне стало странно и грустно, потому что резкая критика исходила от другой женщины-профессионала, которая не потрудилась даже познакомиться со мной, но при этом отпускает такие циничные комментарии.

Я старалась не принимать это на свой счет, но иногда было трудно.

С каждым новым мероприятием, с каждой опубликованной статьей, с каждым проявлением нашей растущей силы мы становились более открытыми для атак. О Бараке ходили безумные слухи: будто он учился в радикальном мусульманском медресе и принес присягу Сенату на Коране. Будто он отказался произнести клятву верности флагу США. Будто он не кладет руку на сердце во время национального гимна. Будто в 1970-х у него был близкий друг-террорист. Ложь регулярно развенчивалась авторитетными изданиями, но все еще прорывалась через анонимные цепочки электронной почты. Лживую информацию рассылали друг другу не только конспирологи, но и невольно наши дяди, коллеги и соседи, которые не могли отделить факты от вымысла в интернете.

Мне не хотелось даже думать о том, в какой Барак опасности, не говоря уже о том, чтобы это обсуждать. Многих из нас поднимали с постели новости об убийствах. Кеннеди застрелили. Мартина Лютера Кинга-младшего застрелили. Рональда Рейгана застрелили. Джона Леннона застрелили. Чем больше любви ты получаешь, тем больше рискуешь. Но опять же, Барак черный. Риск для него не был чем-то новым.

– Его могут застрелить просто по пути на заправку, – напоминала я людям, когда они заговаривали об этом.

Начиная с мая Барак находился под охраной Секретной службы. Это был самый ранний срок в истории, на котором кандидату в президенты давали защиту: за полтора года до того, как он вообще мог стать избранным президентом, что говорило о природе и серьезности угроз в его адрес. Барак теперь путешествовал в гладких черных внедорожниках, предоставленных правительством, и следовал за командой одетых в костюмы мужчин и женщин с наушниками и оружием. Один из агентов постоянно дежурил на крыльце нашего дома.

Я же редко чувствовала себя в опасности. Мои выступления теперь привлекали больше людей. Если раньше я встречалась с двадцатью избирателями на скромных домашних вечеринках, то теперь беседовала с сотнями в школьных спортзалах. Сотрудники штаба из Айовы сообщили, что после моих выступлений, как правило, увеличивалось число наших сторонников (что измерялись подписанными «карточками сторонников», которые команда собирала и тщательно отслеживала). В какой-то момент штаб стал называть меня «Завершающая»[125] за мою способность склонять людей на сторону Барака.

Каждый день приносил новый урок о том, как работать более эффективно и не замедляться из-за болезни или других проблем. После того как мне пару раз подали сомнительную еду в очаровательных придорожных закусочных, я научилась ценить стабильную уверенность в чизбургере из Макдоналдса. На ухабистых дорогах между маленькими городками я научилась защищать свою одежду от пятен, выбирая закуски, которые скорее рассыплются, чем потекут, зная, что мне нельзя фотографироваться с каплей хумуса на платье. Я приучила себя ограничивать потребление воды, понимая, что в дороге редко бывает время для похода в туалет. Я научилась спать под звуки грузовиков, мчащихся по Айове после полуночи, и (как это случилось в одном особенно тонкостенном отеле) игнорировать счастливую пару, наслаждающуюся первой брачной ночью в соседней комнате.